between
Сообщений 1 страница 5 из 5
Поделиться216.10.2025 20:34:20
fc jensen ackles*
agro gallagher* [ агро галлагер, 40+ ]
портленд
[ начальник чего-то большого, человек* ]
[indent]
- Настоящий мужик, любитель пива и спорта, который в открытую не заглядывается на представителей своего пола, но и не плюется гомофобными высказываниями. Про таких говорят, что вот "он бы никогда" - не потому что активно открещивается, а потому что в связях порочащих замечен не был;
- Маркус помогает твоему секретарю в роли принеси/подай, когда та занята очередным супер-важным заданием босса. Появляется в офисе как подручный несколько раз в неделю и работает на полставки. Приятный молодой человек, который быстро влился в коллектив со своими шутками-прибаутками, умением запомнить любимый напиток каждого и заранее предугадывать настрой шефа, чтобы лишний раз не попадаться под его очередной гневный рёв из кабинета; *Заявка в пару. Внешность - обсуждаема. Раса, должность - подлежат изменению при твоем желании. Приходи сразу в личку, я тебя уже люблю. |
В детстве мама говорила тебе держаться подальше от волков, но самые острые клыки оказались у самый безобидной овцы.
Она с нежностью трётся о тебя своей тёплой мягкой головой, ей умиляются все пастухи, она послушно разрешает стричь и гладить её, облизывает руки и смешно кряхтит от радости, когда видит тебя. А потом твоё тело находят в кустах, потому что, пока ты внимательно высматривала на горизонте волков, та самая овца обглодала тебя по пояс.
Плачущие родители достанут из кладовки ружьё и отправятся на охоту, пока настоящая опасность продолжит спокойно спать в сарае в десятках метров их дома.
В детстве Арчи смотрел документалку про убийцу, вытворявшего с девушками самые жуткие вещи. Она началась с коротеньких интервью его знакомых, где каждый твердил, что его задержание – это ошибка, потому что такой чувствительный, добрый, вежливый и в принципе порядочный человек, не способ на такие зверства.
Мама говорит тебе держаться подальше от волков. Если ты позволишь, я добавлю: и не судить заранее об остроте зубов самых очаровательных овец.
Уоррен был сам такой овцой - никто и подумать не мог, что он превращается в зверя. Всё его отец, твердивший всю свою жизнь (и по сей день), что в этом мире самое главное - власть. Власть состоит из силы и денег. Но она превращается в ничто, когда ты этим распыляешься. Тычешь в нос. Выставляешь напоказ. Ещё в школе все знали, что Уоррены - состоятельная семья. В их доме закатывались вечеринки. Сын - душа компании, капитан футбольной команды. Когда Риччи, придурку из другой школы, сломали обе руки и расквасили лицо в мясо - никто и не подумал на Арчибальда. Даже не смотря на то, что Риччи за два дня до этого присунул его девчушке. Для многих это было просто невообразимо - он не способен на зверства.
Чем старше он становится - тем больше может контролировать себя. Но внутри печёт. Начинает пригорать сильнее, когда близится повышение. Оно уже рядом. Вот-вот. Прямо "перед" мелкое дело, совершенно незначительное. Почему это передалось их отделу - известно одному дьяволу. Средненький отель, даже не пять звёзд, отмывание денег немалыми оборотами, связи с не очень приятными товарищами, этим бы налоговой заниматься. Но документы падают на стол Арчибальду, как последний плевок. Там где-то замешан труп (возможно криминал), простреленная голова дочки сенатора. Выглядит как самоубийство. Среди всех возможных связей он натыкается на одну до боли знакомую фамилию. Просмотрел профиль в соц сети - неплохой апгрейд. Карма и в его далёком прошлом была яркой девицей, заставлявшей оборачиваться вслед, но сейчас... Пробить её не составило труда - номер, адрес, все возможные ссылки, явки и пароли. Она не проходила в роли подозреваемой. Только как возможный источник информации. Поговорить в более приятной обстановке не представлялось возможным (да и не особо хотелось), а вот притащить её в офис - занятно.
Напоминаю вам о сегодняшней встрече. Отправляет короткое сообщение на сотовый с самого утра. Если ей нечего скрывать - придёт как миленькая. Чуть позже в ответ прилетает неожиданная фотография, ставящая агента в лёгкое замешательство. Это было слишком откровенно для людей, которых жизнь разделила на долгие-долгие годы. Но от увиденного Арчи остался под впечатлением. По сравнении с их прошлым - формы тут явно изменились. В лучшую сторону.
Здание давит духотой и суматохой. Здесь всегда движение - коллеги идиоты отпускают шуточки, начальство устраивает взбучки на пустом месте. То и дело кого-то приводят и уводят, собираются совещания. Перед допросом фбровец успевает прихватить кофе из автомата. Хоть что-то здесь было достойное.
- Добрый день, мисс Ли. - Открывает перед ней дверь в допросную. Та как всегда мрачна и непримечательна. Кивком указывает, куда ей следует сесть. - Конечно. - Тянется к пульту и нажимает на зелёную кнопку. Кондей пиликает, сообщая о включении, начинает немного жужжать. Техника здесь порой оставляет желать лучшего. Всё он делает резко, уверенно, четко. Как обычно. Носком ботинка подцепляет ножку стула. Тот со скрипом по полу выезжает, а Арчи бросает свои кости. Взгляд медленно скользит по блузке. Она сама скинула ему эту фотографию, никто не виноват. - Думаю, я оставлю это фото в качестве личных улик. - делает глоток из стакана и морщится. - Может воды перед началом? Надолго это не затянется, но присутствие в данном помещении даже невиновного заставляет нервничать. - Отклоняется назад, выуживает пластиковый белый стакан и наливает прохладной воды. Выставляет перед блондинкой, не дожидаясь ответа. - Благодарю за отличный утренний подарок. - Будто бы он предназначался ему. Хотя что там Арчи не видел-то.
Шуршит папкой, достаёт несколько снимков и раскладывает перед девушкой. Что-то с камер наблюдений из отеля, что-то сделано агентами. На них - пятеро мужчин. Один усатый, второй постоянно в тёмных очках, с третьим всего одно фото в коричневом пальто. Ещё один индус и араб. Все эти товарищи были замешаны в той или иной степени. Один даже работал ровно там, где горбатилась сейчас допрашиваемая.
- Вас никто ни в чём не обвиняет, мне просто необходима информация об этих людях. Если вы с кем-нибудь пересекались - то прошу рассказать, при каких обстоятельствах, когда, что вам о них известно. - Подчёркнутое выканье. Но оторвать глаза от шикарной блондинки не получается. Как раньше она его просто очаровывала - так и сейчас ничего не изменилось. - Ну же, расслабьтесь. Понимаю, что дело не самое приятное. И место так себе. - Пожимает плечами и по обыкновению откидывается на спинку стула. - Но вы не с каким-то незнакомым сотрудником, которого стоит бояться, не так ли? - Слащаво улыбается. В уголках глаз собираются мелкие морщины - возможно, то самое изменение, которое отделяет сейчас внешне Арчибальда до и после.
Поделиться303.11.2025 10:50:12
fc joe alwyn or boyd holbrook
mattías [ маттиас, 36 ]

la, usa
[ специалист по кибербезопасности в крупной корпорации ]
маттиас всегда был будто из другого каталога — отполированный образец, распечатанный по инструкциям, отладивший каждую эмоцию. он не жил, он исполнял: дипломы, улыбки, правильные ответы — всё это у него лежало аккуратно и выверенно. родители ставили его на полку словно трофей, и оттуда он смотрел на меня с мягкой снисходительностью, которую я переводил в презрение. он стал тем, кем должен был стать: успешный консультант по кибербезопасности, человек, который чинит мир, а не ломает его. его мир — чистые схемы, строгие протоколы, пароли, длиннее, чем стихи. люди доверяют ему свои секреты, платят ему за порядок, аплодируют, когда он отводит угрозы. он — архитектор обороны, и в его руках порядок превращается в броню. а я — ошибка в этой конструкции. я ломал, ковырял, рвал на части то, что он так тщетно пытался скрепить. «почему ты не можешь быть как маттиас?» — и это «как» давило сильнее любой угрозы. я видел его фотографии в гостиной — словно витрины чужой жизни, где не было места для меня. четыре года назад я исчез. не по плану, не по сценарию — просто растворился в тени, оставив после себя только сбои и следы, которые можно было принять за случайность. он, вероятно, списал это на плохую шутку судьбы: «майло пропал». он стал тем, кто проверяет логи, кто сканирует терминалы, кто иногда бессонно открывает старые учётки. я знаю — я специально бросал ему крошки: маленькие маркеры в коде, едва заметные, как подпись на холсте. просто чтобы он знал: я ещё здесь. и да, я ревную. ревную до подташнивания от той лёгкости, с которой он носит своё совершенство. ревную, потому что ему аплодируют за то, что я умею делать лучше. это не жалость — это признание. ; маттиас — старший брат майло. специалист по кибербезопасности, правильный, собранный, одним словом — блестящий. любимец семьи, воплощение идеала и антипод своего младшего брата, который ушёл в подполье и стал хакером (а потом в него и вовсе вселился падший ангел). между ними — пропасть: мораль, идеалы, свет и тень. маттиас может стать одним из немногих, кто начнёт искать майло после его «исчезновения», возможно, по следам странных цифровых всплесков, или потому что слишком хорошо знает его стиль? можно сыграть на противостоянии: брат против брата, безопасность против хаоса. и, может быть, где-то между строк — всё ещё попытка понять, кто из них на самом деле спасает, а кто рушит. |
все движения элиаса точны, выверены, как шестерни часов, где каждая деталь ведёт к следующей. он появляется в коридоре подземелий, тень длинная, холодная, но внутри что-то дрожит, почти забытое. скитер наверняка думает, что контролирует пространство, что её шаги, взгляд и дыхание — её собственность, но флинт давно изучил её привычки, расписание, даже крошечный нервный тик, который появляется, когда она слышит чужие шаги за спиной. теперь она словно пешка на доске, а доска повернута так, что каждый её шаг просчитан и учтён, и она этого не замечает. дождь стучит по камню, тихо, монотонно, капли растекаются по холодному полу, словно отмечая невидимые линии напряжения, как карту, по которой он уже прошёл, а она лишь делает первый шаг.
палочка лежит в его руке расслабленно, готовая к мгновенному действию — чуть сильнее давление пальцев, и заклинание полетит, точно выверенное, как во время недавнего матча по квиддичу. накануне он уклонялся от бладжеров, предугадывая каждый рывок соперника, каждое движение партнёров. на поле он действовал с холодной, расчётливой точностью — линии движения, смены скорости, момент принятия решения — всё просчитано заранее. сейчас тот же принцип применим к рите: её эмоции, движения и дыхание — как траектория мяча в полёте, и он знает, где она окажется ещё до того, как сделает шаг.
он не торопится, не приказывает, не просит. наблюдает за каждой её эмоцией, словно наблюдает за кипением зелья в котле. её тело и разум реагируют на его присутствие, но сознание (конечно же) сопротивляется, бурлит внутри, как вода в подземной реке, стремящейся прорваться через камни. страх, раздражение, недоумение смешиваются с странным возбуждением — ощущением, что контроль, который он держит, кажется абсолютным. это чувство почти невозможно назвать словом — на грани трепета, тревоги и удивления.
он перемещается в тени, глаза — холодные, точные — фиксируют каждый её вздох, каждый крошечный жест. она пытается делать вид, что он не видит насквозь. переносит вес с ноги на ногу, ищет опору, но ощущает, как пространство сжимается, воздух становится вязким, насыщенным скрытой властью. каждое движение одновременно свободное и предопределённое, словно она играет роль в чужом сценарии, а он уже знает финал. словесное общение пока лишнее — взгляд становится инструментом, дыхание задаёт ритм, и тело реагирует, даже если сознание сопротивляется, скручиваясь узлом в груди. всё фиксируется, анализируется, выстраивается в бесконечную карту, где он всегда на шаг впереди; внутренний мотор разума шепчет: это не игра и не развлечение, а изучение границ, где кончается свобода и начинается подчинение. флинт знает: она борется, но не сможет победить — он всегда будет на шаг впереди, а каждая её эмоция, каждое движение подчинено его расчёту.
дождь усиливается. капли стекают к ногам риты. она, очевидно, пытается понять, что происходит — мысли прыгают, разбиваются о внутреннюю стену сопротивления, но даже в этом хаосе он предсказывает её реакцию. эмоции, обычно скрытые, вылезают на поверхность, протестуют, но он обрабатывает их аккуратно, точно, как хирург скальпелем в темноте. он никогда не повышает голос, не делает резких движений, но сила его присутствия неизменна. взгляд, кивок, пауза — инструменты контроля. дыхание, движение, взгляд — всё подчинено его расчёту. чем дольше она рядом, тем сильнее ощущение, что тело и разум реагируют не на случайность, а на стратегический план.
он ловит себя на мысли, что ей должно нравиться — страх, напряжение, невозможность вырваться. её реакции — материал для изучения, лабиринт эмоций, по которому он двигается уверенно. всё сопротивление — точка отсчёта для следующего шага. возбуждение — почти животное, почти первобытное, но смешано с холодным расчётом. страх, злость, стыд — он отмечает всё, как учёный фиксирует реакцию редкого компонента. каждая эмоция — часть стратегии. скитер — часть стратегии.
— держитесь, слизеринцы, — элиас пробежал взглядом по её фигуре, — скитер вершит правосудие! — он ядовито усмехнулся. глаза её расширились, щеки заискрились неловкостью, а он оставался холодным: для него это всего лишь очередной раунд, и эмоции риты — лишь материал для развлечения.
он приблизился к ней тихо, слегка наклонился, оставляя пространство между собой и ней, как мастер, который знает, когда дать паузу, чтобы напряжение достигло предела. её глаза встречают его, на мгновение кажется, что дождь перестал падать, а коридор бесконечно длинный. элиас знает: страх возбуждает, напряжение ускоряет сердце, а мозг ищет лазейки. она всё ещё не признаёт: любое действие, любое движение, любое сопротивление — его.
его игра.
его сцена.
его расчёт.— но ты продолжай, — флинт будто зевал словами, — за тобой любопытно наблюдать: ты нервничаешь, путаешься, несёшь чепуху, — добавил он ровно, едва сдерживаясь, готовый рассмеяться над её очередной попыткой скрыть волнение, не потрудившись встретиться с ней взглядом.
даже если дождь прекратится, даже если коридор снова станет обычным, он знает, что она — часть механики, где контроль абсолютен и каждая её эмоция — отражение его намерений.
Поделиться416.11.2025 11:20:22
fc alan ritchson
caliburn [ калибурн, 45 (1000) ]

любая локация
[ занятость на твой вкус, голем ]
♫ диана арбенина - демоны
[indent] ► колобок, который ушел от дедушки, погулял, убил всех врагов и вернулся в отчий дом ► крестраж, который удерживает в себе частицу своего создателя. возможно, последний осколок души самого мордреда ► пробы и ошибки мордреда, лабораторная работа, растянувшаяся на сотни лет. но эта версия - последняя - точно самая рабочая ► это про связь человека, который утратил душу, и предмета, который ее обрел. в пару
|
Змей Уроборос давится своим хвостом, а Мордред — людским обществом. Снова. Жизнь циклична, он давно это понял и принял все ее условия. У него, в конце концов, неиссякаемый запас времени, чтоб вот так просто запереться в своем замке на отрезанном морем острове, прогнав всю прислугу, на несколько лет. Одиночество и затворничество приводят его в норму, отрезвляют, дают право и возможность соскучиться по людям, пока в их семьях одно поколение сменяется другим. Пять лет, десять, двадцать — у Мордреда совсем иное ощущение времени. И он настолько небрежно относится к нему, что даже не знает, какой год и сколь долго он уже провел в уединении, питаясь одной рыбой да жесткой морской птицей. Только собаки оставались подле, чтоб согреть зимой да послушать сказки, которые старый колдун сочинял со скуки. Единственный их недостаток — они быстро умирали.
Ласка — английский Мастиф, которую единственным и последним своим щенком принесла Миледи, умерла от старости несколько дней назад. Мордред не продлевал ее жизнь чарами, но сделал так, чтоб сука не мучалась. Он помнил, как она помещалась в его ладони, когда только появилась на свет, а теперь вот пришлось взвалить тушу на плечи, чтоб отнести к стене и бросить в море. Значит, прошло уже лет пятнадцать с тех самых пор. Никого дольше не осталось. Одиночество звенело в ушах, а у внешних ворот, у самой кроки воды тухло мясо, которое по уговору приносили из ближайшей деревушки на корм зверью.
Он не хотел еще выбираться из своего уединения, но желание видеть хоть какую-то жизнь в этом месте с каждым днем становилось все больше. Поэтому он призвал того, кого отпустил многие годы назад. Не то чтобы Калибурн был живее крыс в этом замке, но с ним было куда приятнее проводить время. Он был таким, каким его желал Мордред — не больше и не меньше. Созданный для того, чтоб удовлетворять своего хозяина во всем, что тот мог задумать.
С его возвращением стало если не веселее, то разнообразнее. Мордреду пришлось привыкать к тему, что кто-то может ответить ему по-человечески. Пришлось вести диалог, если так можно назвать несколько фраз, брошенных друг другу за целый день. В этом Кэл был лучше собаки, но греть постели не мог: кожа его пусть и была как настоящая, тело оставалось температуры помещения. Это можно было бы попробовать доработать, но, может быть, позже, когда Мордред окончательно привыкнет к его присутствию. Это случится ровно тогда, когда того захочет колдун. И продлится столько, сколько потребуется ему. Сам Калибурн уйти не посмеет — его самым главным призванием является исполнение воли своего создателя.
Достаточно было захотеть его присутствия в Сент-Майклс-Маунт, и через несколько недель голем постучал в огромные ворота. И сейчас Мордреду нужно только мысленно попросить о том, чтоб его творение оказалось рядом, и того потянет из любого уголка замка в зал с камином. Но колдун решает прогуляться по своим темным сырым владениям. В идеале — он бы подышал свежим морским воздухом, но дождь давно начался и не собирается останавливаться до следующей ночь — Мордред это просто чувствует.
Зато голему ни дождь, не снег помехами не является. Мордред замечает его снаружи, и медленно идет навстречу, но замирает в дверях: ему совсем не хочется промокнуть, чтоб потом часами греться у огня. Греться и не согреваться.
— Ты вымок. — Одежда на Калибурне насквозь мокрая, вода течет с нее на каменную лестницу маленькими ручейками. Мордред хмурится. — Идет дождь, очень холодно — ты должен дрожать. Тебе не комфортно, поэтому нужно переодеться и согреться. — Сам Мордред кутается в оленью шкуру, уже мечтает о камине и чем-то крепком в старомодном кубке. Хорошо, что Кэл вернулся и справился с заданием сходить в город и купить то, о чем его создатель действительно успел затосковать. Виски, возможно, был не самого лучшего качества, но лучше, чем ничего.
— Удивительно, как тебя еще не сожгли за твои странности, — ворча под нос себе, Мордред возвращается в зал, в котором проводит почти все время. — Сделай все как я сказал, а потом распали хорошенько камин. И будь аккуратен с руками: ты не должен подпалить на них волосы.
Возможно, он самую малость зол на Кэла. Вероятно, в этом виноват он сам. Совершенно точно — Калибурну придется терпеть недовольство Мордреда. Впрочем, голем все равно ничего не поймет. Он не одушевлён.
Поделиться525.11.2025 11:33:17
fc miles teller
ryan speirs [ райан спирс, 30-34 ]
нью-йорк / бостон, сша
[ квотербек, капитан команды нью-ингленд пэтриотс, человек [воплощение аркана колесницы] ]
[indent] Иногда Оуэн позволяет себе едва соединить их колени в осторожном касании — и каждый раз хочет большего. Но и он не может не признать: они оба тянутся друг к другу из тех краев республиканской Америки, которые не прощают того, чем люди занимаются за закрытыми дверьми. И если в Бостоне морской воздух не такой спертый, как в религиозном Эшворде, то соль все равно разъедает Оуэну глаза. Скандал с Нью-Ингленд Пэтриотс и обвинения в харассменте фанатки долетают будто из другой жизни. Оуэн давно перестал следить за играми и обходить стороной ирландские пабы, но десять лет спустя судьба находит особенно изощренный способ вернуть ему коробку с воспоминаниями. Менеджмент Патриотов выписывают жирный чек Ариану Ллевелину — адвокату, который берет Спирса, лучшего куотербека и ныне капитана команды, под крыло, представляет его в суде и, похоже, впускает в свою жизнь чуть больше, чем сам замечает. Оуэн с иронией вспоминает, как поднимал разговор о том, что им с Арианом стоило бы завести собаку. Что-нибудь живое, требующее заботы: австралийскую овчарку, которую можно брать в горы. Но ближайшие несколько месяцев ему приходится стискивать зубы каждый раз, когда он обнаруживает другое живое существо в привычных аспектах своей территории: в офисе Ариана, в кофейне неподалеку, куда адвокат заходит перед встречами, дома, где пятно назойливого ментолового геля впитывается в каждый метр проклятого лофта с таким количеством окон, которые нельзя открыть, что становится сложно удержать себя от комментария, будто Ллевелин идет на мировой рекорд... Ариан всегда был сострадающим (хотя по виду и не скажешь), и именно это мучает сильнее всего. В глубине души Оуэн чувствует себя почти смешно, глупо — и немного жалко — не доверяя ему. Вряд ли пара впечатляющих бицепсов и слезливая история о матери, умершей от рака, способны затащить Ллевелина в постель Спирса. Но чем дольше Райан остается где-то на периферии зрения, тем изобретательнее становится ложь, которую Оуэн преподносит об их совместном «веселом времени» в колледже. О том времени, которое разобрало его на куски — аккуратно, точно и навсегда. От @Arian Llewelyn : Вместо билатеральной симметрии — радиальная, где двое совпадают, а третий только соприкасается с ними и под ними (и все они меняются местами, переворачивая трубку). Но именно в таком соотношении заключается уродливое полиаморное счастье… Счастье? кажется, это оно парализует на словах про необходимость быть собой. От @Owen Vandermeer : Если готовы играть сложные и запутанные отношения, где есть трое, развивая живых персонажей без ролевых ревностей — это сюда. Соберем Топ Ган семью. Нам нужна наша усатая принцесса. |
«Я впустил дьявола в сердце. Он был красивее всех ангелов, и я не отвернулся.»
Десять лет назад, Ньюпорт был другим. Иногда память вытаскивала его туда, и казалось: стоит протянуть руку — и коснешься, заденешь влажную от жары кожу по левую сторону кровати. Он вспоминал это редко, почти никогда. В минуты, когда ночной шум холодильника в съемной квартире пробирался во сны, как старый пикап отца, который будил его в прежней жизни. Или под яркими фарама случайно мелькающих в окне вновь оживала картина: ступеньки у церкви, по которым спускались босиком, держа обувь в руке. Любое движение рядом — как занесенный приговор, рвет привычный ритм дыхания. Стоило этому образу всплыть в голове, Оуэн чувствовал, как его собственная ладонь дергается вперед — к тому призраку, которого больше нет рядом; на губах его остался вкус лживых советов о смирении, а на языке, подальше, там, где невозможно стереть и достать, оставалось другое: тепло чужого дыхания, которое он ни разу не получил по праву и все же носил с собой, чужой амулет, украденный с алтаря.
Я прощаю тебя.
Воскресное утро оставалось тем же: вычищенным и отглаженным, точно полотнище, натянутое на раму. Рубашка — белая, как нарочно вываренная, воротник мягко обнимал шею и больше не царапал выбритую кожу. Оуэн все еще посещал службу, но теперь уже не как прихожанин. Сложно уместить в голове сколько с тех пор прошло времени. С тех пор, как он перестал жить под чужой личностью, выставленной на витрине под ювелирную огранку остальной общины.
Иногда он занимал прежнее место, на третьей скамье справа, спина выпрямлена, руки сцеплены в замок — все как у отца, как у деда, как у тех, что наблюдали с пожелтевших фотографий кафе-ресторана и рыболовной лавки, где лица повернуты к солнцу, а глаза все равно остаются в тени. Никто из них не скажет своим сыновьям "я горжусь тобой", "я люблю тебя", но...
"Я прощаю тебя." — сказал он Ариану тогда, не в силах поднять глаза к его свету и почти шепотом, как исповедь наоборот, и в этом прощении было все: обещание, угроза, беззвучный поцелуй в изгиб шеи, который никто не должен застать. Или им придется прервать тайные встречи. Потому что иногда, признаться, Оуэн хотел стереть — все, что Ариан значит, все, что он вызывает, все, что делает с ним, даже молча. Вылечить в себе и жить без этого жара в груди, без этого предательского воспоминания, которое выжгло след и в теле, и в душе.
Ариана больше нет рядом.
Иногда, поздно вечером, Оуэн ловил себя на том, что вспоминает линии на его запястьях и ладонях — тонкие, как карты троп, что ведут в теплые запретные места. Он выучил их наизусть: изгибы, переплетения вен, едва заметные родинки, рубцы от детских падений. Эти линии жили в памяти не хуже стихов: откроешь глаза — и они там, на кончиках пальцев.
Телефон лежал на тумбочке, его черный экран отражал лицо Оуэна, и в моменты редкого сомнения перед самим богом, представлялось, будто это смотрит не он, а кто-то другой — тот, кто моложе на десяток лет, кто еще не научился держать знаки внимания при себе. Палец зависает над панелью, но звонок так и не совершается. Потому что почти — это все, что у них было, и, может быть, все, что и должно было остаться.
Он думал об Ариане, разбирая сложные потоки мыслей по волокну.
Не о том, каким тот стал сейчас (он не знал, кем он стал, вероятно постаревшим, может быть, уже с семьей, с другим лицом, к которому привык кто-то еще), а о том, каким он запомнил его в молодости. Их последнее совместное лето, застывшее в воздухе густым медом: каждое их слово вязло в излишней осторожности, каждое молчание пульсировало между ними, как насекомое, что безостановочно бьется о стекло. Он помнил, как Ариан впервые опустился рядом на ступеньку и позволил локтям едва коснуться — невинно и случайно, но ровно настолько, чтобы внизу живота что-то отозвалось тянущей болью.
И теперь, глядя на телефон, он почти чувствовал все снова — остаток чужого тепла, молодого, пахнущего солнцем, травой и чем-то невыносимо живым. Пальцы сами тянулись к экрану, к контакту, который он не решался сохранить или записать на бумаге.
Номер изменился. Возможно, и Ариан изменился — настолько, что даже не вспомнит его, увидев имя на экране.
Щелкнул пластик, короткий гудок — и все: Оуэн сделал то, на что не решился тогда, очень давно.
В трубке что-то заскрежетало, тишина растянулась, и вдруг — голос. Заспанный, с хрипотцой, с тем оттенком, который бывает у мужчин, только что вырванных из сна, у мужчин, живущих по другую сторону времени и континента. Голос взрослый. Чужой. Может быть, нового владельца номера.
Дыхание застряло в горле, как ком земли, набранной руками. Сердце стучало неровно, выбивало ритм тревожной ностальгии? Есть ли определение подобных чувств в атласе эмоций? На мгновение ему показалось, что Ариан ощущает его молчание, улавливает его где-то там, в темной комнате, на другом конце линии, как осторожное прикосновение губ к своему затылку — такое легкое, что его нельзя ни подтвердить, ни отрицать.
Оуэн отключил звонок, точно отдернул руку от горячего металла. Телефон остался лежать на коленях, теплый от его потной ладони, храня в комнате отзвуки чужого дыхания — сонного, неосторожного, его дыхания. Он закрыл глаза и замер, стараясь не шевелиться, словно малейшее движение могло разрушить тонкую грань, отделяющую настоящее от того, что он только что нарушил. Чувство мерзкое. Ему хотелось сказать что-то простое, банальное: это я, Оуэн, помнишь? Я скучаю. Нет, не так. Ты доволен, что я вынужден жить с занозой, которая никогда не выйдет сама? Он осознавал: это не звонок старому другу, не искупление – это вторжение. Преследование. На которое он больше не имел права, даже если Ариан продолжал тревожить его сны.
Он все-таки набрал номер снова. Не ночью — утром, когда свет выглядел терпимее, а его собственная дрожь могла сойти за заботу, беспокойство на крайний случай, а не за одержимость.
— Ариан.
Только имя, больше ничего. И все равно не стереть ощущения, что он только что сдвинули плиту над чем-то похороненным.
Нужно бросить трубку сейчас, но тогда это не превратится в очередное ночное безумие, которое с рассветом спишется на алкоголь, бессонницу или глупый возраст.
— Пастор Вандермир. — Тихо представился он, и это будто заперло что-то внутри. — Миссис Ллевелин дала мне твой номер… Тебе стоит знать, что твоему отцу… в последнее время не здоровилось.
Эти слова дались тяжелее всего, как будто он признавался не только в заботе, но и в том, что занял его место — там, где тот когда-то жил, дышал, улыбался.
— Бог зовет его домой.







































































